Всю личную историю следует стереть для того… чтобы освободиться от ограничений, которые накладывают на нас своими мыслями другие люди.
– Люди, как правило, не отдают себе отчета в том, что в любой момент могут выбросить из своей жизни все, что угодно. Вот так.
И дон Хуан щелкнул пальцами, как бы демонстрируя, насколько просто это делается.
Дон Хуан сказал, что мой отец – пример того, о чем идет речь. Он велел вспомнить, что думает обо мне отец, а потом сказал:
– Отец знает о тебе все. Поэтому ты для него – как раскрытая книга. Он знает, кто ты такой, что собой представляешь и чего стоишь. И нет на земле силы, которая могла бы заставить его изменить свое отношение к тебе.
Дон Хуан сказал, что у каждого, кто меня знает, есть представление обо мне, и что я подпитываю это представление всем, что делаю.
– Неужели тебе не ясно? – драматически сказал он. – Ты должен постоянно обновлять свою личную историю, рассказывая своим родителям, родственникам и друзьям обо всем, что делаешь; а если бы у тебя не было личной истории, надобность в объяснениях тут же отпала бы. Твои действия не могли бы никого рассердить или разочаровать, а самое главное – ты не был бы связан ничьими мыслями.
– Но как можно избавиться от личной истории? – спросил я с желанием спорить.
– Сначала нужно этого захотеть, а потом человек должен продолжать гармонично отсекать ее понемногу.
Вот ты, например. В данный момент ты недоумеваешь, гадая, кто же я такой. Почему? Потому что я стер личную историю, постепенно окутав туманом свою личность и всю свою жизнь. И теперь никто не может с уверенностью сказать, кто я такой и что я делаю.
Ты должен постепенно создать вокруг себя туман, шаг за шагом стирая все вокруг до тех пор, пока не останется ничего гарантированного, однозначного или очевидного. Сейчас твоя проблема в том, что ты слишком реален. Реальны все твои намерения и начинания, все твои действия, все твои настроения и побуждения. Но не все так однозначного и определенно, как ты привык считать. Тебе нужно взяться за стирание своей личности.
— Скажем так: если ты хочешь изучать растения, то должен, кроме всего прочего, стереть свою личную историю.
— Но каким образом? — спросил я.
— Начни с простого — никому не рассказывай о том, что в действительности делаешь. Потом расстанься со всеми, кто хорошо тебя знает. В итоге вокруг тебя постепенно возникнет туман.
— Но это же полный абсурд! — воскликнул я. — Почему меня никто не должен знать? Что в этом плохого?
— Плохо то, что те, кто хорошо тебя знают, воспринимают твою личность как вполне определенное явление. И как только с их стороны формируется такое к тебе отношение, ты уже не в силах разорвать путы их представлений о тебе. Мне же нравится полная свобода неизвестности. Никто не знает меня с полной определенностью, как, например, многие знают тебя.
Если у человека нет личной истории, то что бы он ни сказал, ложью не будет. Твоя беда в том, что ты вынужден всем все объяснять и в то же время хочешь сохранить ощущение свежести и новизны от того, что делаешь. Но оно исчезает после того, как ты рассказал кому-нибудь о том, что сделал, поэтому, чтобы продлить это, тебе необходимо выдумывать.
— Видишь ли, — продолжал он, — наш выбор ограничен: либо мы принимаем, что все — реально и определенно, либо — нет. Если мы выбираем первое, то в конце концов смертельно устаем и от себя самих, и от всего, что нас окружает. Если же мы выбираем второе и стираем личную историю, то все вокруг нас погружается в туман. Это восхитительное и таинственное состояние, когда никто, даже ты сам, не знает, откуда выскочит кролик.
…
Когда отсутствует какая бы то ни было определенность, мы все время начеку, мы постоянно готовы к прыжку… Гораздо интереснее не знать, за каким кустом прячется кролик, чем вести себя так, словно тебе все давным-давно известно.
Ты должен постоянно обновлять свою личную историю, рассказывая своим родителям, родственникам и друзьям обо всем, что делаешь; а если бы у тебя не было личной истории, надобность в объяснениях тут же отпала бы. Твои действия не могли бы никого рассердить или разочаровать, а самое главное — ты не был бы связан ничьими мыслями.
…
– Это и есть тот маленький секрет, который я намерен тебе сегодня открыть, — тихо произнес дон Хуан. — Никто не знает моей личной истории. Никому не известно, кто я такой и что делаю. Даже мне самому. Откуда мне знать, кто я такой, если все это — я? — спросил он, движением головы указывая на все, что нас окружало.
– Ты должен стирать вокруг себя все до тех пор, пока ничего не будет само собой разумеющимся, пока ничего не будет несомненным или реальным. Сейчас твоя проблема в том, что ты слишком реален. Твои стремления слишком реальны, твои настроения слишком реальны. Не принимай вещи настолько очевидными. Ты должен начать стирать самого себя.
— Это относится только к мужчинам, — сказала она. — Неделание твоей личной жизни состоит в рассказывании бесконечных историй, в которых нет ни единого слова о тебе реальном. Видишь ли, быть мужчиной означает иметь позади себя солидную историю. У тебя есть семья, друзья, знакомые и у каждого из них есть своя определенная идея о тебе. Быть мужчиной означает, что ты должен отчитываться — ты не можешь исчезнуть так просто…
… Сын чувствует вину за свое исчезновение, дочь — нет. Когда нагуаль учил тебя держать язык за зубами относительно твоей личной жизни, он хотел помочь тебе преодолеть чувство того, что ты поступил плохо по отношению к своей семье и друзьям, которые так или иначе рассчитывали на тебя. После целой жизни борьбы мужчина-воин кончает, конечно, тем, что стирает себя, но эта борьба оставляет свои следы на мужчине. Он становится скрытным, всегда на страже против самого себя. … Скрытность — это та цена, которую вам, мужчинам, приходится платить за то, что вы важны для общества. Эта борьба только для мужчин, потому что они не хотят стирать самих себя и найдут разные смешные способы, чтобы когда-нибудь и где-нибудь высунуться. Возьми, например, самого себя: ты ездишь повсюду и читаешь лекции.
Я никогда не был один, пока не встретил дона Хуана. Он сказал: “Избавься от своих друзей. Они никогда не позволят действовать тебе независимо. Они знают тебя слишком хорошо. Ты никогда не сможешь прийти с левого поля с чем-нибудь…разбивающим.” Дон Хуан сказал мне, чтобы я снял комнату, чем угрюмее, тем лучше. Что-нибудь с зелеными полами и зелеными шторами, чадящими сигаретами и мочой. “Оставайся там”, – сказал он. “Будь там один, пока не умрешь.” Я сказал ему, что я не смогу. Он сказал: “Что ж, я не смогу с тобой когда-либо разговаривать снова.” Он помахал мне “Прощай”, большая улыбка. Парень, я чувствовал облегчение! Этот странный старик – этот индеец – выбросил меня. Все это само себя завязало так ловко. Чем ближе я подьезжал к Лос-Анджелесу, тем больше я чувствовал отчаяние. Я представил, что я еду домой – к своим “друзьям”. И зачем? Для того чтобы вести бессмысленные диалоги с теми, кто знал меня так хорошо. Сидеть на кушетке около телефона, ожидая быть приглашенным на вечеринку. Бесконечное повторение. Я поехал в зеленую комнату и позвонил дон Хуану: “Я собираюсь сделать это – но скажи мне какой критерий быть мертвым?” “Когда ты больше не заботишься – есть у тебя компания или ты один. Это и есть критерий быть мертвым”.
Кин: Слухи появляются в информационном вакууме. Мы знаем кое-что о доне Хуане, но слишком мало о Кастанеде.
Кастанеда: Это намеренно выстроенная часть жизни воина. Чтобы проскальзывать в другие миры и обратно, нужно оставаться непредсказуемым. Чем больше вас знают и узнают, тем больше урезается ваша свобода. Когда у людей есть определенные идеи о том, кто вы и как вы будете действовать, вы не сможете и пошевельнуться. Одна из самых ранних вещей, которым дон Хуан научил меня, это что я должен стереть мою личную историю. Если мало-помалу вы создаете туман вокруг себя, то вас не будут принимать как само собой разумеющееся и у вас будет больше места для изменения. По этой причине я избегаю записываться на пленку, когда читаю лекции, и фотографироваться.
Он объяснил, что в помощь стиранию личной истории нужно было обучить меня еще трем техникам. Они заключались в избавлении от чувства собственной важности, принятии ответственности за свои поступки и использовании смерти как советчика. Без благоприятного эффекта этих трех техник стирание личной истории могло вызвать в ученике неустойчивость, ненужную и вредную двойственность относительного самого себя и своих поступков.
Я следовал его советам, хотя и не всегда буквально, и частично преуспел в разрушении повседневных распорядков, принятии ответственности за свои поступки, стирании личной истории. И наконец я пришел к тому, что еще несколько лет назад приводило меня в ужас. Отныне я мог оставаться в одиночестве без нарушения физического или эмоционального комфорта.
Дон Хуан пояснил, что к тому времени, как воин, овладев сновидением и видением, разовьет дубля, он должен также преуспеть в стирании личной истории, самозначительности и распорядков.
Он сказал, что все техники, которым он обучал меня и которые я считал пустыми разговорами, были, в сущности, средством устранить непрактичность обладания дублем в обычном мире, делая меня самого и мир текучими, помещая меня самого и мир за границы предсказуемости. – Текучий воин не может больше принимать мир в хронологическом порядке, – объяснил дон Хуан. – Для него мир и он сам не являются больше объектами. Он – светящееся существо в светящемся мире. Дубль – это простое дело для мага, который знает, что он делает. Записывание – это простое дело для тебя, но ты все еще пугаешь Хенаро своим карандашом.
Он сказал, что существуют два основных вида деятельности или две техники, используемых для ускорения остановки внутреннего диалога: стирание личной истории и сновидение. Он напомнил мне, что на первых этанах моего ученичества дал мне целый ряд особых методов для изменения моей личности. Я внес их в свои заметки и забыл о них на несколько лет, пока не понял их важности. На первый взгляд, эти методы казались крайне специфическими способами заставить меня изменить свое поведение.
– Нельзя ли уточнить, что имеется в виду, когда ты говоришь «избавиться от личной истории»? – спросил я.
– Уничтожить ее, покончить с ней – вот что, – жестко ответил дон Хуан. – Возьмем, например, тебя. Ты – яки. Ведь ты не можешь этого изменить. – Я – яки? – с улыбкой спросил он. – С чего ты взял? – Верно! – сказал я. – Я не могу этого знать наверняка, но сам-то ты знаешь, и это единственное, что имеет значение и что делает этот факт личной историей. Я почувствовал, что попал в точку. Но он ответил; – То, что мне известно, – яки я или нет, еще не делает это личной историей. Личной историей становится лишь то, что знаю не только я, но и кто-нибудь другой. И я уверяю тебя, что никто никогда не узнает этого наверняка.
…
– Ты недоумеваешь, кто же я такой? – спросил он, словно читая мои мысли. – Тебе никогда не узнать, кто я и что из себя представляю. Потому что у меня нет личной истории.
Флоринда сказала, что самыми важными задачами, которые может выполнить воин, ее бенефактор считал три основных техники сталкинга – ящик, список событий для пересмотра и дыхание сталкера. По его мнению, наиболее действенным средством для потери человеческой формы является глубокий пересмотр. После пересмотра своей жизни сталкерам легче использовать все неделания самого себя, такие, как стирание личной истории, потеря собственной значительности, ломка привычек и т. п.
Он убедительно объяснил, что благодаря его завлекающему маневру я заинтересовался стиранием личной истории и сновидением. Эффект этих двух техник был бы совершенно разрушительным, если бы они практиковались во всей их полноте. А главной заботой каждого учителя является не дать своему ученику сделать что-то такое, что швырнет его к помрачению разума и истощению.
– Стирание личной истории и сновидение должны были только помочь, – сказал он. – Каждому ученику для поддержки необходимы умеренность и сила. Вот почему учитель знакомит ученика с путем воина или способом жить как воин. Это клей, который соединяет все в мире мага. Мало-помалу учитель должен выковывать и развивать его. Без твердости и уравновешенности невозможно выстоять на тропе знания.
– Ходьба всегда погружает в воспоминания, – продолжал дон Хуан. – Маги древней Мексики считали, что мы храним все, что пережили, в виде ощущений с задней стороны ног. Они считали задние стороны ног складом личной истории человека. Так что давай сейчас пройдемся по холмам.
– Как я уже говорил тебе, – раздался голос дона Хуана, выбивший меня из колеи этих мыслей, – каждый маг, которого я знал, будь то мужчина или женщина, рано или поздно достигал переломного момента своей жизни.
– Ты подразумеваешь, что с ними случался психический срыв или что-то в этом роде? – спросил я. – Нет, нет, – ответил он, смеясь. – Психические срывы – удел личностей, которые индульгируют на самих себе. Маги – не личности. В данный момент я подразумеваю под этим то, что непрерывность их жизней должна быть разбита во имя обретения внутреннего безмолвия, которое станет активной частью их структур. – Это очень, очень важно, – продолжал дон Хуан, – чтобы ты сам умышленно достиг этого переломного момента или создал его искусственным и разумным путем. – Что ты хочешь этим сказать? – спросил я, заинтригованный его причудливой логикой. – Твой переломный момент означает конец той жизни, которую ты знаешь. Ты выполнил все, о чем я говорил тебе, прилежно и точно. Если ты и талантлив, то сумел скрыть это. Возможно, это твой стиль. Ты не медлителен, но действуешь так, как медлительные люди. Ты очень уверен в себе, но ведешь себя, словно ты беззащитен. Ты не робок, но производишь впечатление, будто боишься людей. Все то, что ты делаешь, указывает только на одно – ты должен все это разбить. Безжалостно. – Но каким образом, дон Хуан? Что ты имеешь в виду? – спросил я взволнованно. – Я думаю, что все сводится к одному поступку, – ответил он. – Ты должен покинуть своих друзей. Ты должен распрощаться сними по-хорошему. Ты не сможешь продолжать идти путем воина, неся за плечами свою личную историю. И если ты не покончишь с прежним образом жизни, то не сможешь следовать моим наставлениям. – Минутку, минутку, минутку, дон Хуан, – сказал я. – Мне нужно прийти в себя. Ты требуешь от меня слишком многого. По правде говоря, я не уверен, что смогу все это сделать. Мои друзья – это моя семья. Моя точка отсчета. – Точно, точно, – заметил он, – твоя точка отсчета. Именно поэтому с ними следует расстаться. У магов только одна точка отсчета – бесконечность. – Но как я могу это сделать? – спросил я жалобно. Его требование выводило меня из равновесия. – Ты можешь просто уйти, – сказал он равнодушно. – Уйти любым возможным путем. – Но куда я пойду? – спросил я. – Я бы посоветовал тебе снять номер в одной из тех жалких гостиниц, которые тебе хорошо известны, – ответил он. – Чем безобразнее заведение – тем лучше. Если в комнате постелен ковер болотного цвета, на окнах висят шторы болотного цвета, а стены оклеены такими же обоями, тогда эта гостиница может сравниться с той, которую я показал тебе как-то в Лос-Анджелесе. Я издал нервный смешок, вспоминая нашу поездку с доном Хуаном по промышленным районам Лос-Анджелеса, где можно было найти только склады и обветшалые гостиницы для проезжающих. Одна из гостиниц особо привлекла внимание дона Хуана благодаря помпезному названию – “Эдуард Седьмой”. Мы остановились напротив, чтобы лучше рассмотреть ее.
– Вот эта гостиница, – произнес дон Хуан, указывая на здание, – представляется мне подлинным олицетворением жизни среднего человека на Земле. Если ты удачлив или безжалостен, то снимешь здесь комнату с окном, выходящим на улицу, чтобы наблюдать из окна за нескончаемым шествием человеческих бед. Если ты не столь удачлив или не столь безжалостен, то снимешь себе внутреннюю комнату, с окном, глядящим на глухую стену соседнего дома. Подумай о том, что это значит – провести всю жизнь, разрываясь между двумя такими видами. Завидуя виду на улицу, если живешь во внутренней комнате, и завидуя виду на стену, если поселился в наружной и устал смотреть на мир.
Метафора дона Хуана вызвала во мне бесконечное беспокойство, так как я принял ее близко к сердцу. Сейчас же, столкнувшись с возможностью поселиться в гостинице, сравнимой с “Эдуардом Седьмым” я не знал что и сказать, куда отправиться. – Что ты предлагаешь мне там делать, дон Хуан? – спросил я. – Магу нужно такое место, чтобы умереть, – сказал он, глядя на меня и не мигая. – Ты никогда не был один в своей жизни. Сейчас пришло время сделать это. Ты будешь оставаться в этой комнате, пока не умрешь. Подобный совет испугал меня, но и вызвал приступ смеха. – Не могу сказать, что собираюсь так поступить, дон Хуан, – сказал я. – Но каков критерий того, что я мертв? Если ты действительно не хочешь моей физической смерти. – Нет, – ответил тот. – Я не хочу, чтобы твое тело умерло физически. Я хочу, чтобы умерла твоя личность. Это две совершенно разные вещи. По существу, твоя личность имеет очень мало общего с твоим телом. Твоя личность – это твой разум, и поверь мне, что твой разум не является твоим. – Что это за ерунда, дон Хуан, что мой ум не мой? – услышал я свой собственный голос, в котором появилась нервозная гнусавость. – Я расскажу тебе как-нибудь об этом предмете, но не тогда, когда ты еще думаешь о своих друзьях. – Критерий, по которому можно определить, что маг мертв, – продолжал дон Хуан, – определяется тем, что ему становится безразлично, находится он в обществе или один. Твоя личность умрет в тот день, когда ты перестанешь жаждать компании своих друзей и прикрываться своими друзьями как щитом. Что скажешь на это? Согласен сыграть? – Я не способен на это, дон Хуан, – ответил я. – Бесполезно пытаться лгать тебе. Я не смогу покинуть своих друзей. – Это совершенно нормально, – сказал он невозмутимо. Казалось, что мое заявление совершенно не подействовало на него. – Я не смогу больше продолжать наши беседы, но позволь мне сказать, что за время, которое мы провели вместе, ты научился многому. Ты научился тем вещам, которые сделают тебя очень сильным, – не важно, вернешься ты назад или уйдешь прочь.
Цитаты о стирании личной истории других учеников дона Хуана
Тайша Абеляр “Магический переход”
– Я имею в виду скопление твоих обычных чувств и мыслей, твою личную историю, – объяснила Клара. – Все то, что делает тебя тем, кем ты себя считаешь, единственной и неповторимой личностью.
– Что плохого в моих обычных чувствах и мыслях? спросила я. Ее непонятные высказывания определенно начинали меня раздражать. – Эти обычные чувства и мысли – источник всех твоих проблем, – заявила она.
