Индульгирование

Тональ должен отказаться от таких ненужных вещей, как самозначительность и потакание себе (индульгирование).

Я сказал дону Хуану, что моя настойчивость в поиске объяснений не является чем-то произвольно изобретаемым мною для усложнения, но есть нечто очень глубоко во мне укоренившееся и потому пересиливающее любые иные побуждения.
— Это — как болезнь, — сказал я.
— Болезней нет. Есть лишь индульгирование, — спокойно ответил дон Хуан. — И, пытаясь все подряд объяснить, ты лишь потакаешь себе.

Воин не может избежать боли и печали, а избегает только индульгирования в них.

… ты индульгируешь своим способом, точно так же, как они – своим. Она сказала, что Паблито ноет и жалуется, и играет слабовольного человека. Бениньо играет застенчивого человека, который не может даже поднять глаза. Нестор играет мудреца, – того, кто все знает. Лидия играет крутую женщину, которая может сокрушить взглядом кого угодно. Хосефина была ненормальной, на которую нельзя было положиться. Роза была раздражительной девицей, которая кусала москитов за то, что они кусают ее. А я был дураком, который приехал из Лос-Анжелеса с блокнотом и кучей нелепых вопросов. И всем нам нравилось вести себя так, как мы привыкли.

Сначала следует разговаривать с тоналем, потому что именно тональ должен уступить контроль. Но он должен сделать это с радостью. Например, твой тональ без особой борьбы уступил часть своего контроля, потому что ему стало ясно, что в противном случае твоя целостность была бы разрушена. Иными словами, тональ должен отказаться от таких ненужных вещей, как самозначительность и потакание себе (индульгирование), которые лишь погружают его в скуку. Но проблема в том, что тональ цепляется за все это, хотя он должен был бы радостно избавиться от подобной мути. Следовательно, задача состоит в том, чтобы убедить тональ стать свободным и текучим. Прежде всего, магу необходим сильный, свободный тональ. Чем сильнее он становится, тем меньше цепляется за свои действия и тем легче его сжать.

Самоограничение – самый худший и самый злостный вид потакания себе.

Стать отшельником – значит потакать себе, своей слабости. Отшельник не отрекается, он насильно загоняет себя в пустыню, принуждая к затворничеству, или бежит от женщины, трудностей, полагая, что это спасет его от разрушительного действия сил жизни и судьбы. Но это – самообман. Только мысль о смерти может дать человеку отрешенность, достаточную для того, чтобы принуждать себя к чему бы то ни было, равно как и для того, чтобы ни от чего не отказываться. Но это – не страстная жажда, а молчаливая страсть, которую воин испытывает к жизни и ко всему, что в ней есть.

Дон Хуан сказал, что прошлой ночью я начал осознавать свое свечение. Он предупредил меня, чтобы я не индульгировал в своем хорошем самочувствии, как я это делаю сейчас, иначе оно обратится в самодовольство.
– В данный момент, – сказал я, – я ничего не хочу объяснять. Не имеет никакого значения, что дон Хенаро сделал со мной прошлой ночью. – Я ничего с тобой не делал, – бросил дон Хенаро. – Смотри, это я, Хенаро. Твой Хенаро! Потрогай меня! Я обнял дона Хенаро, и мы смеялись, как два ребенка. Он спросил меня, не кажется ли мне странным, что я могу обнять его, тогда как в прошлый раз, когда мы виделись, я был не способен к нему даже прикоснуться. Я заверил, что эти вопросы меня больше не волнуют. Дон Хуан заметил, что я индульгирую в широкомыслии и хорошем самочувствии. – Берегись, – сказал он. – Воин всегда настороже. Если ты будешь продолжать быть таким же счастливым, то выпустишь последнюю маленькую силу, которая в тебе еще осталась. – Что я должен делать? – спросил я. – Быть самим собой, – сказал он. – Сомневаться во всем, быть подозрительным. – Но мне не нравится быть таким, дон Хуан. – Не имеет никакого значения, нравится тебе это или нет. Значение имеет то, что ты можешь использовать как щит. Воин должен использовать все доступные ему средства, чтобы прикрыть свой смертельный просвет, когда он открывается. Поэтому неважно, что тебе на самом деле не нравится быть подозрительным или задавать вопросы. Сейчас это – твой единственный щит. – Пиши, пиши. Иначе ты умрешь, – сказал он. – Умереть в восторженном состоянии – дрянной способ умирания.

– Нет ничего неправильного в чувстве собственной беспомощности, – сказал дон Хуан. – Все мы хорошо знакомы с ним. Вспомни, что мы провели целую вечность как беспомощные младенцы. Я уже говорил тебе, что сейчас ты похож на младенца, который не может выбраться сам из колыбели, а тем более – действовать самостоятельно. Хенаро вынимает тебя из колыбели, скажем, берет тебя на руки. Но ребенок хочет действовать, а поскольку он не может, он жалуется. В этом нет ничего неправильного, но совсем другое дело – индульгировать, протестуя и жалуясь.

Объяснение магов содрало с меня даже мой «разум». Дон Хуан опять был прав, когда говорил, что воин не может избежать боли и печали, а избегает только индульгирования в них. В этот момент моя печаль была выше всех пределов. Я не мог вынести прощания с теми, кто разделял со мной повороты моей судьбы.
<…> – Воин признает свою боль, но не индульгирует в ней, – сказал дон Хуан. – Поэтому настроение воина, который входит в неизвестность – это не печаль. Напротив, он радостен, потому что он чувствует смирение перед своей удачей, уверенность в том, что его дух безупречен и, превыше всего, полное осознание своей эффективности. Радость воина исходит из его признания своей судьбы и его правдивой оценки того, что лежит перед ним. Последовала долгая пауза. Моя печаль была чрезмерной. Я хотел что-нибудь сделать, чтобы вырваться из этой подавленности. – Свидетель, пожалуйста, сдави свой ловец духов, – сказал дон Хенаро Нестору. Я услышал громкий и очень смешной звук, который вырвался из самоделки Нестора. Паблито истерически рассмеялся, рассмеялись и дон Хуан с доном Хенаро. Тогда я почувствовал характерный запах и сообразил, что Нестор выпустил газы. Ужасно смешным было выражение совершенной серьезности на его лице. Он сделал это не для шутки, а потому, что у него не было при себе его ловца духов. Он помогал нам наилучшим образом, как только мог.

Дон Хуан добавил также, что мне дважды удалось сдвинуть точку сборки самостоятельно с помощью одного лишь животного страха. Не понравилось ему только одно – я потакал своему животному страху. Особенно ни к чему это было после того, как я осознал, что воину нечего бояться.

– Мы привязали тебя, – продолжал дон Хуан, – потому что хотели узнать, являешься ли ты мягким, безжалостным, терпеливым или хитрым. Выяснилось, что ты не обладаешь ни одним из этих качеств. Скорее всего, ты чудовищно потакаешь себе, как я и говорил. Если бы ты не индульгировал в своем гневе, ты бы, конечно, заметил, что устрашающий с виду узел, на который была завязана веревка, на самом деле был довольно безобидным. Развязать его было очень просто, Висенте придумал этот узел, чтобы дурачить своих друзей.

Обнаружить себя в одиночестве в такое время дня, да еще в таком пустынном месте было большим, чем я мог вынести. Одним махом я потерял всех друзей, которые у меня были в мире. Я сел и заплакал. А когда я испугался еще больше, я начал вопить во всю мочь. Я во все горло выкрикивал имя Хенаро. К тому времени стало очень темно, и я больше не мог различать окружающих предметов. Я знал, что как воин не должен индульгировать в своей глубокой печали. Чтобы успокоиться, я начал выть, как койот – так, как научил меня Нагуаль. Спустя некоторое время после начала воя я почувствовал себя намного лучше, – я забыл свою печаль, забыл о существовании мира. Чем больше я выл, тем легче было ощущать тепло и защиту земли.

– Ла Горда, что это за чувство – быть похороненной? – спросил я.
– Я чуть не сошла с ума, – сказала она, – но это было просто моим индульгированием.

Дон Хуан слушал стихи, исходя из предпосылки, что прослушивания достойны только первая и иногда вторая строфы, последующие же он называл индульгированием поэта. Лишь очень немногие из тех сотен стихов, которые я прочитал ему здесь, он выслушал полностью.

– Нагуаль действительно давал Хосефине свой дым, – сказала Ла Горда и подошла к столу. – Он знал, что она притворяется более сумасшедшей, чем есть на самом деле. Она всегда была немного чокнутой, но еще и очень смелой и индульгирующей, как никто другой. Она всегда хотела жить там, где никто бы ее не беспокоил и где она смогла бы делать все, что ей захочется. Поэтому Нагуаль дал ей свой дым и отправил пожить в мир ее предрасположения на четырнадцать дней, пока она так не пресытилась им, что излечилась. Она пресекла свое индульгирование. В этом и состояло ее излечение.

– Как ко всему этому относится донья Соледад?
– Она не индульгирует в своих чувствах, – сказала Ла Горда и снова села. – Она приняла свою судьбу с большей готовностью, чем любой из нас. Прежде чем Нагуаль помог ей, она была еще хуже, чем я. По крайней мере я была молодой; она же была старой коровой, жирной и измученной, и молила о приходе смерти. Теперь смерть должна будет бороться, чтобы заявить свои права на нее.

– Наступает ли тот момент, когда я больше не увижу тебя? – спросил я.
Он засмеялся и покачал головой. – Ты индульгируешь, как сукин сын. Однако все мы делаем это, только каждый по-своему. Иногда я и сам индульгирую – чувствую, например, что избаловал тебя и сделал слабым. Я знаю, что Хенаро точно так же думает о Паблито. Он балует его, как ребенка. Но так все разметила сила. Хенаро дает Паблито все, что способен дать. И нельзя требовать от него большего. Нельзя критиковать воина за то, что он безупречно делает лучшее, что может.

– Как ты думаешь, я могу тренировать волю, например, отказываясь от чего-то?
– Например, от того, чтобы задавать вопросы, – съязвил дон Хуан. Тон его при этом был настолько въедлив, что я даже перестал писать и поднял на него глаза. Мы оба рассмеялись. – Нет. Отказывая себе в чем-либо, человек индульгирует. Я не советую делать ничего подобного. Поэтому и позволяю тебе спрашивать – все, что ты пожелаешь. Если бы я потребовал от тебя прекратить задавать вопросы, ты мог бы покоробить свою волю, пытаясь выполнить мое требование. Индульгирование в отказе от чего-либо – наихудшее из всех. Оно заставляет нас верить, что мы делаем нечто значительное, когда, на деле, мы лишь фиксированы внутри самих себя. Перестать задавать вопросы – это не та воля, о которой я говорю. Воля – это сила, и как таковая она требует контроля и настройки, на что требуется время. Мне это известно, поэтому в отношении тебя я терпелив. Когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, я был не менее импульсивен, чем ты. Тем не менее, я изменился. Наша воля работает вопреки нашему индульгированию. Твоя, например, уже начинает приоткрывать просвет.

– Теперь ты должен отрешиться, – сказал он.
– Отрешиться от чего?
– Отрешиться от всего.
– Но это невозможно. Я не намерен становиться отшельником.
– Быть отшельником – это индульгирование, и я никогда не имел этого в виду. Отшельник не отрешен, потому что по собственному желанию предался тому, чтобы быть отшельником.

Флоринда сказала, что мне будет трудно вспомнить все происшедшее, потому что я индульгировал в своей рациональности, а это состояние может только ухудшиться, потому что они скоро уйдут, и не останется никого, кто помог бы мне сместить уровни осознания.

Чтобы расслабиться, я заговорил о своей дилемме. Я чувствовал, что мне уже абсолютно поздно притворяться невинным наблюдателем. Под его руководством я научился достигать удивительных состояний, таких как «остановка внутреннего диалога» и контролирование своих снов. Это были такие вещи, которые нельзя было подстроить или сбросить со счетов. Я следовал его советам, хотя и не всегда буквально, и частично преуспел в разрушении повседневных распорядков, принятии ответственности за свои поступки, стирании личной истории. И наконец я пришел к тому, что еще несколько лет назад приводило меня в ужас. Отныне я мог оставаться в одиночестве без нарушения физического или эмоционального комфорта. Пожалуй, это было моим самым впечатляющим достижением. С точки зрения моего прежнего «я», долго находиться в одиночестве и «не сойти с ума» было немыслимым. Я остро чувствовал изменения, которые происходили в моей жизни и в моем взгляде на мир. И так же я сознавал, что моя реакция на откровения дона Хуана и дона Хенаро о дубле была несколько преувеличенной и неадекватной.
– Что со мной не так, дон Хуан? – спросил я. – Ты индульгируешь, – бросил он. – Ты чувствуешь, что индульгировать в сомнениях и размышлениях – это признак чувствительного человека. Но суть тут в том, что ты очень далек от того, чтобы быть чувствительным. Поэтому, зачем же притворяться? Однажды я говорил тебе, что воин в смирении принимает себя таким, каков он есть.

На этот раз у меня не было другого выхода, как только набраться мужества и признать, что я летал. Я начал индульгировать в сомнениях и сочинять, как четыре девушки перенесли меня на этот холм. Я громко засмеялся, не в силах сдержать непонятный восторг.

В этот момент мимо нас прошёл в направлении церкви какой-то грузный мужчина в дорогом тёмно-сером костюме. Пиджак он нёс в руке, воротник рубашки у него был расстёгнут, галстук расслаблен. Он обливался потом. Он был очень бледен, и это делало пот ещё более заметным.
– Следи за ним, – приказал мне дон Хуан.
Человек шёл короткими тяжёлыми шагами, раскачиваясь при ходьбе. Он не стал подниматься к церкви, обошёл её и исчез за углом.
– Нет никакой необходимости обращаться с телом таким ужасным образом, – сказал дон Хуан с ноткой укора. – Но как ни печально, все мы в совершенстве умеем делать наш тональ слабым. Я называю это индульгированием.

Цитаты об индульгировании других учеников Дона Хуана

Интервью: Тайша Абеляр, Хейнс Или

HE: <Опасно ли заниматься вторыми вратами сновидения без наставника? Дон Хуан говорил, что неорганические существа имеют хищническую природу.>
ТА: Нет, вам не нужен наставник, если у вас есть трезвость и контроль. Вы должны знать что вы делаете, потому, что вы проходите эти врата в одиночку. Женщинам не нужно волноваться потому, что они достаточно текучи и они просто втекают или вытекают. Их точка сборки движется. Вселенная имеет женскую энергию в основе. Хищников, неорганические существа, больше интересует мужская энергия. Но… Опасность кроется в том, что вы можете быть захвачены, если вы индульгируете, если вы не делали перепросмотр и вы недостаточно текучи, чтобы не индульгировать в эмоциях, таких, как страх или привязанность. Неорганические существа удовлетворяют ваши эмоции, они дают вам то, что хотите. В действительности неорганические существа — это энергетические образования, мы не должны думать о них, как о существах из внешнего космоса. Они — энергия, которая ищет энергию. Если вы полны индульгирования, не делали перепросмотр, у вас нет контроля, то вы в большей или меньшей степени являетесь жертвой. Для примера, в обычной жизни, мы называем это “синдром бедной дитятки” — это когда вы постоянно <чувствуете себя> жертвой с которой люди делают, что хотят и мир не даёт вам того-то и того-то. И вот, с ощущением поражения вы идёте сновидеть, вы приносите это в сновидение.

  1. Павел

    Один из самых знаменитых людей своего времени, Архимед, заявил: “Дайте мне точку опоры и я переверну весь мир”. Ваши заметки, на мой взгляд, содержат полезность ради человека не меньше, чем затронутый “рычаг” этого знаменитого мыслителя.

Добавить комментарий для Павел Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *